Цитадель - Страница 122

122

Сидя за столом перед толстой счетной книгой, он ощущал ужасную тяжесть в груди. Но его тело, непроницаемая внешняя оболочка, не давало смятению души пробиться наружу. Раньше чем он успел что-нибудь сказать, Кристин начала читать вслух список.

Дальше, дальше. Он делал отметки в книге, - крестик означал визит, кружок - прием на дому, - он подводил итоги своей неправедной жизни.

Когда он кончил, Кристин спросила голосом, в котором он только сейчас почуял судорожную насмешку:

- Ну, сколько сегодня?

Он не ответил, не мог ответить. Кристин вышла. Он слышал, как она шла наверх, к себе в комнату, слышал тихий стук двери, которая закрылась за ней. Он остался наедине со своей пораженной ужасом, растерянной душой. "Куда я иду? Куда я иду, о Господи?" Вдруг взгляд его упал на старый кисет, полный денег, раздутый от выручки сегодняшнего дня. Новый истерический порыв овладел им. Он схватил мешок и швырнул его в угол. Мешок упал с глухим стуком.

Эндрью вскочил с места. Что-то душило его, он не мог вздохнуть. Из кабинета выбежал на дворик позади дома - маленький колодец мрака под звездным небом. Здесь бессильно прислонился к каменной стене, дергаясь всем телом, как человек в приступе рвоты.

XVI

Он всю ночь беспокойно метался в постели и уснул только в шесть часов. Встал поздно, сошел вниз в десятом часу, бледный, с опухшими веками. Кристин уже позавтракала и ушла из дому. В другое время его бы это не огорчило. Сегодня же он с острой болью почувствовал, какими чужими они стали друг другу.

Когда миссис Беннет принесла ему хорошо поджаренную грудинку с яйцами, он не мог ее есть, горло сжималось. Он выпил чашку кофе, потом под влиянием внезапного побуждения смешал виски с содой и выпил. Надо было приступать к рабочему дню.

Машина еще крепко держала его, но уже его движения были менее автоматичны, чем раньше. Слабое мерцание, неверный луч света начинал проникать в темную путаницу его чувств. Он понимал, что он на краю какого-то крутого, глубокого обрыва. Знал, что, раз сорвавшись в эту пропасть, он уже из нее не выберется.

Он отпер гараж и выкатил автомобиль. От этого усилия у него даже вспотели ладони.

Прежде всего нужно было ехать в больницу Виктории. Он уговорился с доктором Сороугудом, что тот осмотрит сегодня Мэри Боленд. И этого припустить никак не хотел. Он медленно поехал в больницу. В автомобиле он чувствовал себя лучше, чем во время ходьбы пешком, - он так привык к нему, что правил уже автоматически.

Он доехал до больницы и пошел наверх в палату. Кивнув сестре, подошел к постели Мэри, взяв по дороге ее температурный листок. Затем сел на край постели, покрытый красным одеялом, охватив взглядом все сразу - и ее радостную улыбку и большой букет роз подле кровати, - в то же время просматривая листок. Температура Мэри ему не понравилась.

- Доброе утро, - сказала Мэри, - Правда, красивые цветы? Их вчера принесла Кристин.

Он посмотрел на нее. Щеки ее уже не пылали румянцем, но она немного похудела за эти дни в больнице.

- Да, красивые. Как вы себя чувствуете, Мэри?

- О, хорошо. - Глаза ее сначала опустились, затем снова поднялись на него, полные теплого доверия. - Во всяком случае я знаю, что теперь буду недолго хворать. Вы меня живо вылечите.

Вера, звучащая в этих словах, а больше всего - сиявшая во взгляде Мэри, острой болью отозвалась в сердце Эндрью. Он подумал, что если и здесь случится беда, это будет для него окончательным ударом.

В эту минуту доктор Сороугуд пришел делать обход палаты. Войдя и увидав Эндрью, он сразу направился к нему.

- Доброе утро, Мэнсон, - сказал он приветливо. - Но что это с вами? Вы больны?

Эндрью встал.

- Я вполне здоров, благодарю вас.

Доктор Сороугуд посмотрел на него как-то странно, потом повернулся к постели.

- Очень хорошо, что вы хотите вместе со мной осмотреть больную. Дайте ширму, сестра.

Они минут десять выслушивали Мэри, затем Сороугуд прошел к нише дальнего окна, где они могли поговорить, не будучи услышанными.

- Итак? - начал он.

Эндрью, как в тумане, услышал собственный голос:

- Не знаю, какого вы мнения, доктор Сороугуд, но мне кажется, что течение болезни не совсем удовлетворительно.

- Да, есть две-три вещи, которые... - Сороугуд подергал узкую бородку.

- Мне показалось, что имеется небольшое расширение.

- О, этого я не думаю. Мэнсон.

- Температура очень неустойчива.

- Гм... пожалуй

- Извините мое вмешательство... Я прекрасно помню о разнице наших положений, но эта больная мне очень дорога. Не найдете ли вы возможным при данных обстоятельствах применить пневмоторакс? Помните, я очень настаивал на этом, когда Мэри... когда больная поступила к вам.

Сороугуд покосился на Мэнсона. Лицо его изменилось, собралось в упрямые складки.

- Нет, Мэнсон, я не вижу в данном случае необходимости в пневмотораксе. Тогда не находил - и теперь не нахожу.

Последовала пауза. Эндрью не мог больше произнести ни одного слова. Он знал Сороугуда. его своенравие и упрямство. Он чувствовал такое физическое и душевное изнеможение, что не в силах был затевать спор, явно бесполезный. Он слушал с неподвижным лицом, как Сороугуд важно излагал свое мнение о болезни Мэри. Когда тот кончил и стал обходить остальных больных, Эндрью вернулся к Мэри, сказал ей, что завтра придет опять навестить ее, и ушел из палаты. Раньше чем уехать из больницы, он попросил швейцара телефонировать к нему домой и передать, что он не приедет к ленчу.

Было около часа. Эндрью, по-прежнему расстроенный, погруженный в мучительный самоанализ, почувствовал слабость от голода. Неподалеку от Беттерси Бридж он остановился перед маленькой дешевой чайной. Здесь заказал кофе и горячие гренки с маслом. Но он смог только выпить кофе, кусок не шел ему в горло. Он видел, что кельнерша с любопытством смотрит на него.

122