Цитадель - Страница 41

- Благодарю, мистер Айзекc. Вполне. Итак, мы ждем доставки в пятницу. Будьте здоровы, мистер Айзекc.

Эндрью важно пожал руку мистеру Айзексу и вместе с Кристин поспешил к выходу. На улице еще дожидался древний лимузин, в котором они приехали с вокзала, и Эндрью с таким видом, как будто он сейчас дал фирме "Ридженси" самый крупный заказ за все время ее существования, крикнул:

- Везите нас в "Музеум-отель", шофер!

Автомобиль тотчас двинулся, увозя их без всякой помехи из Ист-Энда по направлению к Блумсбери. Кристин, крепко сжимая руку Эндрью, понемногу приходила в себя.

- Ох, милый, - шепнула она, - ты вел себя замечательно... А я уже было думала...

Он покачал головой, все еще с той же упрямой складкой у рта.

- Они испугались неприятностей, эти людишки. Ведь у меня было в руках их обещание, письменное обещание...- Он обернулся к ней с горящими глазами. - Дело вовсе не в каких-то идиотских расходах на проезд, ты это знаешь. Дело в принципе. Люди должны держать слово. Мне показалось подозрительным уже одно то, как нас встретили; за версту было видно, что они думают: "Ага, пара зеленых новичков, - значит, легкая нажива". Фу, и даже эта сигара, которую мне сунули, все это пахло надувательством!

- Ну, как бы там ни было, а мы достали то, что нам нужно, - примирительно заметила Кристин.

Он кивнул головой. В эту минуту нервы у него были еще слишком напряжены, он слишком кипел негодованием, чтобы видеть забавную сторону всего приключения. Но когда они очутились в номере гостиницы, он уже был способен оценить комизм положения. Растянувшись на кровати с папиросой в зубах и наблюдая, как Кристин причесывается, он неожиданно начал смеяться. Он хохотал так, что заразил и Кристин.

- Какое у этого Айзекса было лицо!.. - выкрикивал он, смеясь до колик. - Ох, и умора же!..

- А помнишь... когда ты... когда ты потребовал у него оплатить проезд... - вторила ему Кристин, задыхаясь.

- "Мы не можем так делать дела"... - Новый взрыв смеха. - "Я не верблюд". О Господи! Верблюд!..

- Да, милый. - С гребнем в руке, Кристин подошла к постели, плача от смеха, едва выговаривая слова. - Но смешнее всего было то, что ты все время твердил: "Вот здесь у меня письмо, где написано черным по белому", когда я... когда я... - ох, не могу! - когда я знала все время, что ты оставил письмо дома на камине!

Эндрью, сев, уставился на нее, затем снова опрокинулся навзничь, воя от смеха. Он катался по постели, затыкал рот подушкой, обессилев, потеряв всякую власть над собой, а Кристин, прислонясь к туалетному столу, вся тряслась от хохота, лихорадочно умоляя Эндрью перестать, иначе она сейчас умрет.

Когда они, наконец, успокоились, они оделись и отправились в театр. Выбор был предоставлен Кристин, и она захотела посмотреть "Святую Иоанну", сказав, что всю жизнь мечтала увидеть на сцене какую-нибудь из пьес Шоу.

Сидя рядом с ней в набитом людьми партере, он не столько смотрел на сцену (потом он говорил Кристин, что пьеса чересчур историческая и вообще непонятно, что собственно воображает о себе этот Шоу), сколько любовался слегка порозовевшим от возбуждения лицом увлеченной Кристин. В первый раз они были вместе в театре. "Что же, - говорил он себе, - и не в последний". Глаза его блуждали по переполненному залу. Когда-нибудь они с Кристин снова придут сюда и будут сидеть не в последнем ряду партера, а в одной из вон тех лож. Об этом уж он постарается. Он себя покажет! Кристин будет в открытом вечернем туалете, люди будут глазеть на него, подталкивая друг друга: "Это Мэнсон. Знаете, тот врач, что написал знаменитую книгу о легочных болезнях"... Эндрью вдруг резко одернул себя и в смущении отправился покупать Кристин мороженое, так как наступил антракт.

В этот вечер он тратил деньги с безоглядной щедростью. Выйдя из театра, они совсем растерялись, ошеломленные ярким светом огней, толчеей автобусов, бурлившей вокруг толпой. Но Эндрью повелительно поднял руку. Благополучно водворившись в такси, они доехали до гостиницы, в упоении воображая, что они первые открыли удобство лондонских такси.

IV

После Лондона ветер в Эберло показался им особенно свежим и бодрящим. Выйдя в четверг утром из "Вейл Вью", чтобы в первый раз отправиться на работу, Эндрью ощущал на щеках его крепкую ласку. Радость так и звенела в его душе. Впереди - любимая работа, работа, которую он будет делать хорошо, честно, всегда руководствуясь, согласно своему принципу, научными методами.

Западная амбулатория, находившаяся в каких-нибудь четырехстах ярдах от его дома, представляла собой высокое сводчатое помещение, выложенное белым изразцом. Его главной и центральной частью была приемная. В глубине, отделенная от приемной передвижной решеткой, находилась аптека. Наверху имелись два кабинета: на двери одного было написано имя доктора Экхарта, на двери другого, свежевыкрашенной, красовалась странно поражающая надпись "Доктор Мэнсон".

Эндрью с радостным волнением увидел этот его собственный кабинет. Кабинет был невелик, но в нем стояли хороший письменный стол и кожаная кушетка для осмотра больных. Самолюбию Эндрью было приятно и то, что его уже ждало множество людей. Такое множество, что он решил сейчас же начать прием, вместо того чтобы, как он раньше намеревался, пойти знакомиться с доктором Экхартом и аптекарем Геджем.

Сев за стол, он крикнул, чтобы вошел первый в очереди. Это оказался рабочий, который сначала попросил справку о временной нетрудоспособности, потом, точно только что вспомнив, показал колено. Эндрью осмотрел его, нашел у него профессиональную болезнь горнорабочих - воспаление коленных связок - и выдал ему свидетельство.