Он был измучен, ко всему безучастен. Он сознавал яснее, чем когда-либо, что он вовсе не кабинетный ученый, что самая лучшая, самая ценная часть его работы заключалась в первой фазе клинического исследования. Он вспоминал с острым раскаянием, как часто обрушивался на бедную Кристин. Много дней он ходил унылый, ко всему равнодушный. И все же бывали счастливые мгновения, когда он сознавал, что в конце концов что-то сделал.
Та озабоченность, то странное состояние отрешенности от всего, в котором Эндрью находился с тех пор, как отослал свою работу, помешали ему обратить внимание на расстроенное лицо Кристин, когда он однажды в майский день вернулся домой. Он рассеянно поздоровался с ней, пошел наверх умываться, затем вернулся в столовую пить чай.
Но когда он кончил и закурил папиросу, он вдруг заметил это выражение лица Кристин. И спросил, потянувшись за вечерней газетой:
- Что это ты? В чем дело?
Кристин с минуту внимательно рассматривала свою чайную ложку.
- У нас сегодня побывали гости... вернее - у меня, когда тебя не было дома.
- О! Кто же?
- Депутация от комитета, целых пять человек. Среди них Эд Ченкин, а сопровождал их Перри - знаешь, синайский священник, и какой-то Дэвис.
Напряженное молчание. Эндрью затянулся папиросой и опустил газету, чтобы посмотреть на Кристин.
- А что им было нужно?
Только теперь Кристин ответила на его пытливый взгляд, не скрывая больше своего раздражения и тревоги. Она быстро заговорила:
- Они пришли часа в четыре... спросили тебя. Я им сказала, что тебя нет дома. Тогда Перри сказал, что это не имеет значения, что они все равно войдут. Конечно, я совсем растерялась. Я не поняла, хотят ли они тебя дождаться или нет. Тут Эд Ченкин сказал, что этот дом принадлежит комитету и они как представители комитета имеют право войти и войдут. - Она замолчала и торопливо пересела дух. - Я не сдвинулась с места. Я разозлилась, огорчилась. Но не показала виду и спросила, для чего они хотят войти в дом. Тогда выступил Перри. Он сказал, что и до него и до комитета дошло, и вообще весь город говорит, что ты делаешь какие-то опыты над животными, - они имели наглость назвать это вивисекцией. И поэтому они пришли осмотреть твою рабочую комнату и привели с собой мистера Дэвиса, члена Общества защиты животных.
Эндрью не шевелился и не сводил глаз с лица Кристин.
- Рассказывай дальше, дорогая, - сказал он спокойно.
- Ну, я пыталась их не пустить, но ничего из этого не вышло. Они просто протиснулись мимо меня, все семеро, в переднюю, а оттуда - в лабораторию. Когда они увидели морских свинок, Перри завопил: "О бедные бессловесные твари!" А Ченкин указал на пятно на полу - там, где я уронила бутылку с фуксином, помнишь? - и закричал: "Посмотрите-ка сюда! Кровь!" Они все перешарили, осмотрели наши прекрасные срезы, микротом, все решительно. Потом Перри сказал: "Я не оставлю здесь этих бедных животных, чтобы их подвергали мучениям. Я предпочту избавить их разом от страданий". Он схватил мешок, принесенный Дэвисом, и запихал туда всех свинок. Я пыталась ему объяснить, что никаких мучений, вивисекции и тому подобной ерунды и в помине не было. И что во всяком случае эти пять морских свинок вовсе не для опытов, что мы их собирались подарить детям Боленда и маленькой Агнес Ивенс. Но они не хотели меня слушать. Забрали свинок и ушли.
Эндрью густо покраснел. Он выпрямился на стуле.
- Никогда в жизни не слыхивал о такой гнусной наглости! Безобразие, что тебе пришлось терпеть это, Крис. Но они у меня поплатятся!
Он с минуту размышлял, потом бросился в переднюю к телефону. Сорвал трубку с рычага.
- Алло! - сказал он сердито, потом голос его слегка изменился - у телефона оказался Оуэн.
- Да, это Мэнсон говорит. Послушайте, Оуэн...
- Знаю, знаю, доктор, - быстро перебил его Оуэн. - Я весь день пытался вас поймать. Слушайте. Нет, нет, не перебивайте меня. Не надо терять голову. Заварилось пренеприятное дело, доктор. Но телефону об этом говорить не будем. Я сейчас иду к вам.
Эндрью воротился к Кристин.
- Что он хотел сказать, не понимаю, - кипятился он, передавая ей разговор с Оуэном. - Можно подумать, что мы в чем-нибудь виноваты.
Они дожидались прихода Оуэна: Эндрью - шагая из угла в угол в приливе нетерпения и гнева, Кристин - сидя за шитьем и беспокойно поглядывая на мужа.
Пришел Оуэн. Но в лице его не было ничего успокоительного. Раньше чем Эндрью успел открыть рот, он сказал:
- Скажите, доктор, у вас имеется патент?
- Что? - Эндрью широко открыл глаза. - Какой патент?
Оуэн еще больше нахмурился.
- Вам следовало взять патент от министерства внутренних дел на экспериментальную работу с животными. Вы этого не знали?
- Какой еще к черту патент? - горячо запротестовал Эндрью. - Я не патолог и не собираюсь им быть. И я не открывал собственной лаборатории. Мне просто нужно было проделать несколько опытов, связанных с моей клинической работой. У нас за все время было не больше какого-нибудь десятка животных - правда, Крис?
Оуэн избегал его взгляда.
- Вы должны были взять патент, доктор. В комитете есть люди, которые сильно хотят вам насолить и воспользуются этим. - Он торопливо продолжал: - Видите ли, доктор, такой человек, как вы, который делает работу пионера, который настолько честен, что открыто высказывает свои взгляды, должен... ну, одним словом, я считаю нужным вас предупредить, что здесь есть компания, которая спит и видит, как бы всадить вам нож в спину. Но ничего, не унывайте, все обойдется. В комитете будет немалая кутерьма, придется вам давать объяснения, но, впрочем, у вас уже бывали с ними стычки раньше, вы и на этот раз победите.